Балашова Анна Анатольевна

Литературные пристрастия – самые разнообразные. В повседневной жизни, пожалуй, предпочитаю русскую и зарубежную литературу 20 и 21 века. В плане перевода мои литературные интересы не ограничены ни эпохами, ни стилями. Последний самый интересный и удачный опыт – работа над переводом двух очерков для сборника «Французы, нарисованные ими самими. Парижанки» («Новое литературное обозрение», 2014), в рамках семинара Веры Аркадьевны Мильчиной. Сборник в оригинале был создан в первой половине 19 века, включал множество томов и описывал разнообразные типы французского общества. Мы остановились на женских типах, моему переводческому «перу» принадлежат очерки «Покровительница» и «Львица».

Рассчитываю и дальше развивать свои навыки художественного перевода, в том числе, в рамках интересных проектов и конкурсов.

Перевод конкурсного текста

Через несколько недель Элен перестала говорить. Слово за словом. Буква за буквой. Весь алфавит распадался на части. Уже не было спасения в боли. В словах. Элен отреклась от речи. От ее скупости, от ее тупости. От ее пустых слов-паразитов. От ее благости. От всего того, что мы получаем в наследство. От чего никак не можем избавиться.

У меня опускаются руки. Дурацкое выражение. Опускаются руки. Нет, она не собиралась больше открывать рот. Ни слога, ни гласной, ни согласной наружу. Только рев. Только вой. А лучше молчание. Бесконечное, безысходное. Сказать ей больше было нечего. Только боль, только дрожь, помутнение, тошнота, желание навсегда исчезнуть, мысли о самоубийстве, которые Элен хотела прогнать. Она хотела выжить и вновь взяться за кисть. И когда-нибудь, где-нибудь, погреться на солнце. Где именно - Элен не знала, лишь бы там было солнце, голубое небо, деревья и звезды. Однажды вновь захотеть жить, суметь в это поверить, вырваться из ада, укрыться от тревожного, черного неба, рассеченного голубой полосой и двумя вспышками молний белого и серого цвета. От той последней написанной ею картины. Когда Элен не рисовала дождь, она почти всегда писала черные полотна с голубыми фрагментами в духе минимализма. Но как быть, если придется жить и работать под солнцем? Все тот же неотступный вопрос: с ее привычками в живописи, как жить и работать под солнцем? Дождь и некий мрак были ей необходимы. Но мрака у нее хватало внутри. В нем теперь не было недостатка. Оставался дождь. Элен должна была отказаться от своих любимых металлических картин, на которых перекрещивались сияющие, словно зори, цветные лучи. Да, на тех картинах был цвет: ей удавалось мягко смешивать краски с металлом или заставлять их вспыхивать на его поверхности. Теперь же нужно было начать писать что-то иное. С этого момента. Из этого мрака. Чтобы протянуть нить. Из масла и акрила – прямо к солнцу, и тогда можно будет помечтать об иных местах. Об ином небосводе. И все-таки свои металлические полотна она бы забрала с собой. На осень и зиму. Поселилась бы там, где по несколько недель плохая погода: тогда можно было бы продолжить работать с металлами, но уже гораздо реже. Развитие шло бы гораздо медленнее. Но, стоило ей размечтаться, становилось еще больнее. Она уже тосковала от страданий, которые ей предстояло испытать, ведь она знала, что отныне боль ее не покинет. А этот репортер с радио, он, кажется, хочет остаться, но выдержит ли он эти приступы? Как долго он сможет быть с ней? Как далеко он готов зайти? Элен чувствовала: он протягивал ей руку в тот самый момент, когда она была на пороге безумия. Без крика, без единого слова - она звала на помощь. И, всего лишь пару раз недолго поговорив с ним на кухне и у лестницы, она как будто уже ему верила. Элен не удавалось его описать. В нем было что-то нездешнее. Что-то, что притягивает к себе, или к чему хочется тянуться, точно не поймешь. Но ей понравилось его лицо. Оно внушало доверие, хоть он и был журналистом. Его профессия настораживала Элен. Не понимаю, что это за работа, срывалось у нее с губ, а точнее вертелось в голове. Он без спроса и без стука входил в ее мир, он задавал вопросы, но Элен все же протянула ему руку в ответ. И не из-за того, что он не знал ее три первые недели жизни под одной крышей, три недели разговоров, перед тем как все резко, так резко оборвалось. Ей уже не суждено было выплыть, она шла ко дну. Отправится ли за ней этот человек, этот прекрасный незнакомец? Стоя у лестницы, она попросила обнять ее. В тот момент Элен перестала чувствовать ноги, она была все там же, стояла на ногах, и вдруг - будто их нет. Она не могла больше удержаться, ее тянуло вниз. Так она упала. Скатившись со ступенек, Элен сильно ударилась, надо было закричать. Это был удар, от которого можно было умереть, это начинались муки жизни. Ей тут же удалось сбить его с толку. Нет, нет, я ничего себе не сломала. Но как же ей хотелось остаться лежать, бесконечно долго, отдохнуть от всего.